Южный Урал, № 1 - Головин Анатолий Дмитриевич (версия книг txt) 📗
«Вот он клад, о котором говорил ночевавший в курене деда горщик!» — подумал я.
Много лет спустя, из книг я узнал, что на Магнитной горе и впрямь побывал Емельян Иванович Пугачёв. А в начале прошлого столетия в ковыльную степь приехали немецкие учёные Е. Гофман и Г. Гельмерсен. Они поселились у холма в палатках и долго исследовали гору. В 1828 г. в Германии вышла книга этих учёных: «Описание Южного Урала». Весь мир был потрясён неожиданным сообщением этих учёных.
— На востоке России, в далёких степях, имеется целая гора из железа!
Многие, конечно, не поверили этому сообщению: слишком чудесным казалось оно. Да и трудно по тому времени было проверить это сообщение. Кому взбредёт на ум скакать за тысячи вёрст в пустынные ковыльные степи? Петербург — столица России — находился далеко-предалеко от этих мест, а железных дорог в ту пору не существовало.
Спустя много лет гору Магнитную посетил молодой русский учёный Карпинский, впоследствии президент Академии Наук СССР. Дедушка его очень хорошо помнил, ходил с ним на Атач, носил мешок с молотками и образцами.
— Шустрый и разумный был человек, до всего доходчивый! — вспоминал старый казак. — Жил-то он в палаточке, а на станицу часто заглядывал и любил с казаками потолковать. Вечерами бывало сядет на завалинке, а казаки ему песни поют.
— Вы бы, господин хороший, в марах, да в курганчиках покопались, там непременно богато нашли! — сказал ему однажды по откровенности дед.
— Неужели золото? — уставился он в деда, весь вспыхнув.
— Как придётся, а клад непременно отыскать можно! — уверенно посулил казак.
Учёный тихо улыбнулся и похлопал старика по плечу.
— Эх, милый человек, да вот он клад перед нами лежит. На всю Россию его хватит, только вот как его взять! — огорчённо сказал он.
— Вот то-то оно и есть, что его с собой не унесёшь в мешке! — не унимался дед, — а клад, который хоронится в курганчиках, укладистый, его и в карманах упрячешь!
Молодой учёный покрутил головой и сказал со смешком:
— Экий ты, старик, для себя жадный!
Оно уж так повелось: каждый только о себе и думал.
— Вот оттого клад этой горы не даётся в руки, что каждый только о себе думает! — вздохнул учёный и принялся за работу..
Пробыл он тут недолго и уехал. С его лёгкой руки в Магнитную стали наезжать учёные. В 1901 году в станицу прибыл профессор Морозевич, который подсчитал железный клад горы Магнитной. В четырёх холмах по его расчётам лежало сорок восемь миллионов тонн железной руды.
Казаки станицы Магнитной, прознав о подсчётах учёного, удивились:
— Послушай, как наврал человек! Разве гору он взвешивал? Ну, этот совсем ополоумел!
Однако, оказалось, что всё можно узнать. Профессор Заварицкий, который побывал на Магнитной позже Морозевича, поправил его. Он подсчитал, что в четырёх сопках Магнитной залегает значительно больше руды — восемьдесят семь миллионов тонн.
И чем больше исследовали гору над рекой Уралом, тем больше она открывала свои сокровища, из-за которых с давних пор между казаками станицы Магнитной и владельцами Белорецкого завода велась полувековая тяжба. Вот что рассказывал мне дедушка об этой упорной и запутанной тяжбе.
11. ВЕЛИКАЯ ТЯЖБА.
— Я ещё в те поры холостым был, когда последовала нам, оленбурхским казакам, царская милость. В те времена царствовал жестокий царь Николай Павлович. Под самые святки, в сороковом году последовал нам, казакам, царский указ, а по нему все земли, что лежат по левую сторону Яика, отдавались на веки-вечные оленбурхскому казачеству за верные службы. Прошёл может быть годик и казаки тут вспохватились: какие же земли, и сколь им отошло по царской милости? По распоряжению наказного атамана войско и приступило к выяснению тех земель, луговин, ильменей и гор, которые отошли. Известно, гора Магнитная тоже оказалась нашей. Так уж выходило по делу: раз кругом наши земли, гора Магнитная, стало быть, тоже наша, лежит-то она в нашей меже. Мы её тут взялись вымерять, и тогда враз сюда наехал наследничек Пашковой — владелец Белорецкого завода и напустился на казаков:
— Как вы смеете тут вымерять, рудники-то мои! Да я вас в острог закатаю за самоуправство!
Казака на испуг не возьмёшь. Казак и сам мастак орать, особенно, если хватит чару. Заводчик и его подручные — слово, казаки — сотню! Так ни к чему и не пришли. Казаки с горы не сошли, всё вымеряют. Видит Пашков — дрянь дело. Сел в экипаж и к станичному есаулу.
— Стоит ли нам ссору заводить, — сказал он ему. — Хочется с вами жить по-соседски, тем более у меня грамота на гору имеется.
Верно, предъявляет он есаулу старинную грамоту, которой все полтораста годов будет. В той грамоте так и прописано:
«Записать за Твердышевым и Мясниковым все найденные ими до сего времени рудники и по силе берг-регламента владеть ими и протчее»…
Есаул наш просмотрел бумагу и говорит:
— Бумага ваша царская, да утеряла силу, потому что новым царским указом перекрыта! Мы и сами рады с вами по-суседски жить, но вы к нам на станичную землю лезете!
Заводчик видит дело обстоит не так просто и говорит есаулу:
— Чьи тут земли — неизвестно, надо справки по документам навести в Оленбурхе. А пока наводят, чего нам ссориться, давайте лучше выпьем!
Есаул отвечает:
— Извольте, я согласен на это с вами, благородный человек, но только всем казачеством пить придётся!
Пришлось заводчику раскошелиться: трое дён пьянствовали казаки…
С тех пор так и повелось, известно казаку не сено на горе косить, не руду ему добывать, казачье дело — пика, сабля острая, дело походное, да песня молодецкая. Ну, как только снег по зиме стает, просохнет, да зашевелятся в отвалах рудокопщики, так они на гору и ну вымерять и гнать оттуда рудокопщиков: — Наша гора, да и только!
Опять, глядишь, катит заводский приказчик, Пашков-то в те поры в Санкт-Петербурге проживал из-за жены-барыни. Известное дело — модница, а на Белорецке не пофорсишь нарядами.
Ну, приказчик опять выставляет там сколько вёдер водки, а мы пьянствуем. Так и длилось ни мало, ни много 14 годов. Весело! Но в Оленбурхе тоже начальство сидит и ему пить-есть надо, завидки, поди, берут. Закопошились все. Наказной атаман нажал, а генерал-губернатор в пятьдесят седьмом году прислал сотника Пневского. Я в ту пору добрый казак был, в Севастопольской войне огнём крестили, всё помню. Пневский, видать, не промах был человек. Может и от наказного атамана совет был дан ему строгий: он обошёл грани и замежевали Магнитную гору нам. Казачья гора и вся тут!
Тут, братец мой, почище дела заварились: сцепились Пашковы со всем войсковым кругом. Собрались казаки на раду и порешили послать своих депутатов к министру финансов, потому горами и рудами он правил в те поры…
К министру казаки подъехали ловко. Чем они его взяли, теперь запамятовал, да и не в том толк, но только министр признал за казаками правду. Положил казакам владеть Магнитной горой, а Пашкову запретил разрывать Атачи. Оставить ему только три рудничишка, кои сто годов тому назад его прадеду отвели.
Тут на Яике завеселились, известно сам министр сторону казаков принял, не посмотрел на заводчика. Мы станичники и рады выпить, да не с чего. Многие старики, так даже недовольны были таким оборотом дела.
— Глядишь, раньше-то каждый год ведра два-три дарового вина пили, а ноне где возьмешь? А что с той горы, железо грызть будешь!
Вишь, как мы рассуждали. Известно, глупство одно! Только ведь Пашков не успокоился и до Государственного Совета дошёл!
Там долго думали над этим делом, а только казаку туда трудней добраться. Пытались наши депутаты дойти и туда, да рылом не вышли и мошна тоща перед Пашковым. Хоть казачий круг, а перед богачеством Пашкова не устоять!
Весной, в шестьдесят девятом годочке последовала монаршая воля, по которой повелевалось начинать дело сначала, а до решения его владеть горой Пашковым. Вот ведь как вышло! Ну, известное дело, чего казаку взять, оставалось только заводчику досадить. Когда наедут на гору за рудой, ну и драка, а потом замирение за выпивкой. Как народом сказывается: с паршивой овцы, хоть шерсти клок!
